Палач и Наблюдатель

Тот, кто по-настоящему следит за модой, знает: сегодня модно то, что было модно позапозавчера. Это истинно для любого момента времени. По отношению же к текущему сегодня позапозавчерашняя мода – это чтение. Причем бумажных книг и желательно зарубежных авторов. Издательство "Текст" позволяет нам следить за модой без особых издержек, выпуская произведения мастеров зарубежной прозы книжечками карманного формата и большими тиражами. Новая серия издательства называется "Впервые"; ее обложки благородного кремового цвета подчеркнуто графичны. Серия посвящена современным европейским писателям, тексты которых появляются на русском языке действительно впервые.

Ассулин П. Клиентка. Перевод с фр. – М., Текст, 2002.

Пьер Ассулин известен во Франции как биограф и литературовед, умеющий превратить скучный архивный розыск в азартное и увлекательное повествование. В романе "Клиентка" он выводит на сцену своего двойника – некоего биографа, который в процессе работы обнаруживает в закрытом архиве анонимный донос, обрекший на заключение в концлагере семью его близкого друга. Атмосфера времен немецкой оккупации, атмосфера страха и стукачества, породившая несметное количество анонимок, до сих пор переживается французским обществом как постыдное клеймо, иудино проклятье. Разгул подлости, лживости, низости тех лет должен быть извлечен на свет Божий, обговорен и безжалостно осужден. Зло должно быть наказано – таков девиз героя повествования и побудительный мотив его действий. Узнав имя доносчицы, он начинает настоящую травлю, желая заставить ее осознать свой грех: ее дальнейшая жизнь должна быть пропитана ядом этого сознания.

"Я не собирался убивать свою жертву в порыве гнева, ибо не горел желанием провести двадцать ближайших лет за решеткой. Не малодушно напасть из-за угла, не пойти на умышленное преступление, а хладнокровно казнить ее. (...) Покидая обреченную, я бы просто знал, что в ней уже гнездится смерть. Я не смог бы никому объяснить разницу, но я понимал, в чем дело, и это было самое главное".

Развязка романа совпадает с окончанием упорного преследования; она неожиданна и катастрофична. Что должен предпринять человек, столкнувшийся с очевидным, по его мнению, злом? Можно ли остаться безгрешным палачу, покаравшему виновного? Всегда ли виновный виновен безоговорочно? Эти вопросы – не риторические. Жизнь ставит их перед нами вновь и вновь, потому что они связаны не только с представлениями о добре и зле, но и с позицией человека по отношению к этим представлениям. Даже с правильным и безукоризненным пониманием, казалось бы, простейших вещей, человек, действуя, рискует оказаться на краю пропасти и наворочать непоправимых ошибок. Не разумнее, не мудрее ли простить? Недаром христианская религия уравнивала добродетели всепрощения и смирения: прощать умеет тот, кто знает, что сам может заблуждаться.. Кто признает свои ошибки не только постфактум, но предвидит возможность их, как следствие ограниченности собственного разума и способности суждения.

"Передо мной возвышалась куча ненависти, – говорит герой романа, обнаружив пыльную папку с доносами. – Стопроцентный концентрат злобы. Эта блевотина хлестала отовсюду, переполняя чашу терпения. Мне было тошно". "Эти бумаги могли бы пролежать всю свою злосчастную жизнь в этой папке, и никто так и не обратил бы на них внимания. До тех пор, пока они бы не сгнили и не обратились в прах". Может быть, стоило сделать вид, что их и не существует? Теперь, через десятилетия, так легко поставить запятую в предложении "казнить нельзя помиловать"! Но конкретные обстоятельства могут быть куда непримиримее к нашим понятиям, куда страшнее и сложнее голых схем. Что делать человеку, если он должен выбрать между двумя людьми, один из которых умрет? Что бы ни сделал он в этом случае, можно ли судить его? Можно ли вообще судить?..

Роман написан мастерски: развитие действия не прерывается ни на секунду, всё спешит к развязке, сплетает ее почти невозможную, инфернальную трагичность. По-французски изящный, отчетливый и ажурный язык, проскальзывающая порой тонкая ирония повествователя скрадывают идейную жуть, отмежевываясь от шизофренической чернухи, которую можно было бы слепить из этой темы. Манера изложения писателя именно тем и привлекательна, что словно бы не поддается кошмару, стараясь удержаться на грани здравомыслия или, лучше сказать, в рамках чуть ироничной рефлексии, необходимой, почти незаметной усмешки над собственным поведением. В противном случае кромешная мгла неразрешимых вопросов, неизбежных кровавых ошибок поглотит сознание, и ни жизнь, ни литература станут невозможны.

Мабен Шеневьер И. Турако – птица печали. Перевод с фр. – М., Текст, 2002.

"Я бы назвал эту книгу тропической симфонией," – сказал о своем произведении Ив Мабен Шеневьер. "Трагическая сказка, действие которой разворачивается... на фоне Гогеновского пейзажа," – написано в редакционной аннотации. Сравнения с музыкой и живописью отнюдь не случайны, иначе не было бы смысла цитировать эти высказывания. Действительно, когда читаешь эту книгу, тебя не оставляет ощущение, что ты находишься не в пространстве языка с его особыми приемами и метафорикой, а плывешь по волнам образов, рождаемых звуками или красками. Что касается языка, то тут можно даже предъявить некоторые претензии; не знаю только, к кому их отнести, к автору или к переводчику. Фразы порой слишком отрывисты, неуклюже лаконичны; аборигены тропического острова изъясняются так, как принято среди европейцев, и т.д. Но – вот настоящее чудо искусства! – реальность сотворенного мира не перестает быть реальностью, волшебное плавание по волнам продолжается. Совсем как у Гогена: кажется, не веришь ни единому мазку, все они как будто неверны, нехороши, и все-таки картина производит почти устрашающее впечатление подлинности изображенного.

История, рассказанная в романе, начинается с того, что французский археолог Пьер Дост, который ведет раскопки на Острове, обнаружил статуэтку, доказывающую, что первыми жителями Острова был клан Орлов, а не правящий клан Ибисов. Вспышка затаенной вражды между кланами, по роковому стечению обстоятельств, обернулась против самого же Пьера и его хозяйки Жюли Керн. Главным действующим лицом развернувшейся трагедии, как и романе Ассулина, становится Предательство – функция активного Зла, едва ли не худшее из человеческих деяний. Предательство всегда приводит к гибели невинных, и это только один, может быть, не самый ужасный его результат. Предательство разрушительно в абсолютном смысле: оно гибельно и для предателя, и для всех, кто оказался замешанным в нем – все равно, с праведной или с неправедной стороны. Иногда физическая смерть предпочтительней, чем жизнь с тьмой в сердце, со знанием о таком Зле, которое невозможно постичь.

В многом знании много печали, сказано в книге Экклезиаст. Большой Турако – птица-свидетель, печальным криком сопровождающий прекрасные и безжалостные дела рук человеческих. Большой Турако, птица с черным хохолком, сидит в ветвях бананового дерева и видит, как люди создают, пестуют, а потом убивают Любовь. Он видит, как они расплачиваются за это, расплачиваются все подряд, причастные и непричастные. Мне кажется, что Большой Турако – символ бездействующего и всепрощающего Бога, который скорбно и сочувственно наблюдает за всем, что мы творим тут, на земле, наделенные опасным даром свободы. Он знает, что запятую во фразе "казнить нельзя помиловать" ставить не надо.