Президент СМИлостивился

Вчера Владимир Путин объявил, что наложил вето на ограничивающие свободу слова поправки к закону "О СМИ", ранее одобренные Государственной думой и Советом Федерации. Президент отослал главам обеих палат российского парламента письмо с предложением создать согласительную комиссию для принятия окончательной редакции закона. Иными словами, Путин обязал саму прессу выработать приемлемые для нее и для государства правила поведения в кризисных ситуациях, а затем согласовать этот кодекс поведения с парламентом.

Конечно, многие догадывались, что совместное обращение к президенту руководителей ведущих СМИ при содействии примкнувшего к петиции Михаила Лесина найдет отклик в Кремле. Когда за одно и то же ратуют Добродеев и Киселев, Третьяков и Венедиктов, дело – из ряда вон выходящее. Оно и вправду было таковым: священный гнев законодателей, обнаруживших в действиях СМИ во время теракта на Дубровке антигосударственные начала, явил миру поправки, которые допускали сколь угодно широкую трактовку. По сути, любая информация, от простой новости до аналитики, могла рассматриваться как пропаганда взглядов террористов либо как информация, препятствующая борьбе с последними правоохранительных структур.

Президент мог просто наложить вето, сказав на камеру что-либо подходящее случаю в присутствии Лесина. Видимо, так первоначально и задумывалось. Но в самый последний момент сценарий был переигран: ведущих журналистов неожиданно пригласили на личную встречу с Путиным.

Почему это было сделано, стало понятно почти сразу же. Путин просто обязан был сделать две вещи: поругать прессу за "незрелое" освещение теракта на Дубровке – иначе было бы непонятно, зачем вообще нужно что-то добавлять к уже существующему закону о СМИ, – и в то же время похвалить за гражданскую позицию, сдержанность и пр. И то и то было сделано, но дисбаланс, причем нарочитый, подчеркнутый, был именно в сторону критики СМИ.

Путин высказался очень жестко. По его словам, неверные действия журналистов, работавших во время теракта в Театральном центре на Дубровке, объясняются не ошибкой, а вполне сознательным стремлением поднять рейтинг, даже нарушая договоренности с Минпечати и предписания оперативного штаба. В качестве примера таких действий он назвал работу телеканала, который за несколько минут до штурма показывал передвижения спецназа. Обвинение в сознательном "стремлении поднять рейтинг" прозвучало так сурово, что гендиректору государственного Первого канала Константину Эрнсту пришлось оправдываться, заявив о "непреднамеренности" допущенных ошибок.

Отрадно, однако, что Путин заявил о своих претензиях напрямую представителям прессы, а не на субординационных посиделках с чиновниками. Теперь дело за компромиссом. Журналистское сообщество должно само предъявить государству правила своего поведения в информационном пространстве вообще и в "критические дни" в частности. За месяц, прошедший после захвата заложников, были оговорены, казалось бы, все нюансы журналистской этики, все детали того, как, кому, что и когда делать. Есть все основания считать, что законодатели, чуть было сходу не похоронившие свободную прессу, теперь моментально проникнутся ее положением в свете высказанных Путиным пожеланий. Со стороны это выглядит довольно коряво, но все лучше, чем ничего.