Край настоящего пива

Словосочетание "Русский Север" сразу настраивает на лирический лад. На самом деле здесь много непривычного, а порою и совершенно неожиданного.

Иду на погост!

В названии райцентра Тарногский Городок как нельзя более удачно выражена сущность этого места – действительно городок. Пара десятков тысяч жителей, одна столовая, одно интернет-кафе с двумя компьютерами, маленький базарчик в центре да зеленая избушка с гордым названием "Автовокзал". Вокруг неспешно ходят сплошные блондины и блондинки всех возрастов, попытки отыскать хоть одного брюнета успехом не увенчались. Ловлю на себе заинтересованные девичьи взгляды, но потом с некоторым разочарованием понимаю, что они относятся к моему навороченному туристскому рюкзаку.

"Автобус будет в пять часов вечера", – негромкое приятное оканье рушит планы быстро оказаться в Верхнекокшеньгском Погосте. Ждать автобусы в Тарноге умеют, для этого в деревянном зале ожидания длинные выскобленные скамьи как в крестьянском доме, железная печурка на случай зимы и сени для курения. Все по-северному основательно и продуманно.

Когда-то давно, в XVI веке, местные жители называли себя кокшарами, соответственно и река, по которой они расселились, назвалась Кокшеньгой. А может и наоборот: сначала река, но это не важно. Важно, что кокшары за виртуозное владение топором (не подумайте чего плохого) получили высокое звание царских плотников. Ходили в Москву, строили царские хоромы, боярские дома и островерхие церкви без единого запила.

А сегодня Верхнекокшеньгский Погост – это сразу несколько деревень на краю света. За ними дорога ныряет в сырые чащобы, чтобы только один раз наткнуться на человеческое жилье в виде поселка лесхоза и сгинуть потом навсегда в непролазной тайге. Под валким обрывом напротив остановки течет река Кокшеньга, змеей извиваясь в полях у деревень. А со всех сторон встает лес – темный ельник и бурые сосны. Ствол к стволу, дерево к дереву, как солдаты на параде. Величие картины дополняют дома. Что там наше убогое Подмосковье или тесные хатки где-нибудь под Воронежем. Тут некрашеные деревянные махины с выставленными далеко вперед крышами и окнами на высоте второго этажа пятиэтажки. Крыша, словно крыло – кажется, вот сейчас он им взмахнет и с грохотом начнет подниматься в воздух.

На этом фоне совсем потерялся домик сельсовета, даже несмотря на расположение на бугорке. "Ах, писать про нас будете! Сейчас мы вас направим к ветеранам, они у нас многое помнят". Возраст здесь все-таки еще уважают и не стесняются этого. Ветераны помнят многое, но живут натуральным хозяйством, почти что как и все здесь. Исключение составляет разве что пара местных капиталистов, сумевших раскрутиться на лесопилках. Крутились хорошо, не единожды люди жаловались, что за настоящим строевым деревом пешком не дойдешь.

"А нет его, Бога! Это поповские сказки!" – горячится 85-летний Роман Евлампиевич, когда я спрашиваю его о религиозных праздниках. И так в каждом дворе. Старики в Бога не верят, традиций не помнят, а для молодежи эта тема не актуальна. Существовавшие в северорусских деревнях почти тысячу лет обряды и крестьянские поверья потеряны. Последнюю церковь в Погосте сломали еще в тридцатых годах, построив на месте церковного кладбища больницу. Из ее пустых окон на нас с интересом поглядывали чьи-то козы.

Хотя одна традиция еще жива и вроде как помирать не собирается.

"От этого пива всё хорошее становится еще лучше"

На пять деревень и три сотни жителей – целых два магазина. На дверях первого белая бумажка с серьезным заголовком: "Объявление". Из текста следует, что некто принимает от населения белые грибы первого сорта по цене 20 рублей за килограмм. Вот такой народный промысел. В магазине всего и понемногу. Нет только пива. Спрашиваю: "Почему. Может дорого вести?" (ближайший пивзавод в 350 километрах). "Нет, – отвечают, – не выдерживает привозное конкуренции со своим".

Когда у кокшара праздник, он варит свое пиво. Идет на родную Кокшеньгу с мешком солода и корзинкой хмеля. А на реке его уже дожидается длиннющая бочка и специально отобранные заранее камни. Солод вымачивается, отбивается, а потом варится в бочке прямо на берегу. Кипение этого раствора вызывается раскаленными на костре камнями, которые потом осторожно опускают в бочку гигантскими железными щипцами. На это уходит день. К вечеру сусло остывает и сливается в деревянные кадки – по-местному лагуны. Затем снова варится в больших чанах и снова отстаивается уже несколько дней. Вот и всё – пиво готово!

"Раньше каждая колхозная бригада после сбора урожая старалась, у кого пиво лучше получится. А сейчас дак только на свадьбу или на рождение ребенка варят", – рассказывает местная жительница. Пиво было положено пить, соблюдая определенный ритуал. Для него существовала своя посуда – братыня. В эту медную плошку пиво переливали только непосредственно перед застольем, ею обносили всех присутствующих мужчин, и каждый должен был выпить за хозяев дома.

В 20 км к северу от деревень, на таежной речке Вонюшке, после войны упал какой-то самолет. Событие настолько примечательное в местной истории, что помнят об этом до сих пор. Молодые острословы в магазине убедительно объяснили, что это был один известный нынче пивовар: прилетал в их край за рецептом настоящего пива, но обратно по вполне понятной причине не долетел...

Чисто северные особенности

Андрею уже тридцатник. Он на хорошем счету в полумертвом колхозе, у него свой дом и трактор. Но нет жены. У многих здесь нет жен или подруг. Оказывается, на Русском Севере в деревнях остаются одни мужчины – женщины после школы уезжают в город работать и больше не возвращаются. А здешние деревенские мужики в городе не адаптируются.

"Мой дом построили в 1863 году. Перед этим вся деревня сгорела, вот и пришлось новую улицу ладить", – Андрей спокоен и немногословен, а в его глазах – невыносимая тоска. Это тоска Севера по той, нормальной жизни, что осталась в прошлом: в деревнях, колхозах. Провел по своей огромной избе. Запомнилась старенькая самодельная колыбелька, набитая стружками...

Назад я ехал вместе с директором местного Дома культуры Александром Никулиным. "Санько!" – лихо представился начальник верхнекокшеньгской культуры. "У нас дискотека каждую субботу, фильмы бывают. А еще есть самодеятельный ансамбль, – поведал Александр. – Мы даже в Москве на ВДНХ выступали. А на телевидении нам не понравилось, нас там матерные частушки петь заставляли".

Мы ехали по разбитой щебенке, потом по разбитому асфальту у райцентра, а вдоль дороги тянулись длинные холмы. На вершине каждого – словно вписанные умелой рукой живописца деревни. Неземные названия чудской старины: Сарбала, Уфтюга, Шебеньга.

Чудеса, да и только!

У деревни Веригино последняя остановка. Тут растет святая сосна. Посреди вспаханного глинистого поля, на фоне водонапорной башни стоит что-то несуразно ветвистое. Длинные ветки-руки в такт ветру описывают эффектные дуги. На такой, наверняка, водились русалки. Ноги предательски разъезжаются на коричневой жиже, а пальцы застывают. Вскидываю "мыльницу" и... сама собой начинает перематываться пленка. Но ведь оставалось еще 15 кадров!

Попутчики надо мной смеются, знать ведь надо – святые места фотографировать нельзя. Оказывается, мы такие разные, но, наверное, им повезло чуть больше. Помните фразу из русских сказок: "Солнце по небу катится". Так вот, это про Кокшеньгу. Солнце здесь весь день движется над горизонтом повыше уровня леса, словно катится по небу. А местные закаты просто нельзя описать – это надо видеть, потому что чудо. Ежедневное.