Путешествие от игрушечного домика до гроба

Фото: vremya.ru

Надувные мячи – прямо из "Детского мира", баскетбольная сетка и пионерский горн, теннисная ракетка и красный галстук, белый шатер-палатка, то ли игрушечный домик в углу комнаты, как в детстве, то ли из более позднего – любительский туризм и пионерский лагерь.

И – наряду с этим – сундуки с большими щелями в старых тяжелых досках, основательные и шаткие, как простые покосившиеся деревенские дома, топоры на стенах и огромные отвратительные насекомые – пауки, или бабочки, или мухи, или что вам больше нравится, шаманы с бубнами и вопиющие шизофреники.

Новый спектакль Владимира Агеева составлен из двух половинок монетки: детских страхов и взрослой памяти. Эксперимент из тех, что в конечном итоге остается только в графе "эксперименты", или маленький театр, отвоевывающий пространство у большого, – это уже решать будет зритель, который отважится отдать вечер "Песням сундука" в Центре драматургии и режиссуры. Постановку коротких рассказов Иннокентия Афанасьева в аранжировке стихов Генриха Сапгира и детских страшилок нельзя не назвать удачной. После "Маскарада" в Сатириконе "Песни сундука" кажутся спектаклем-амнистией, реабилитацией Агеева как одного из лучших молодых режиссеров столицы. Но в нем заложено и большее: на сцене Центра драматургии и режиссуры Агеев показывает своего рода манифест современного русского философского театра.

На сцене 5 человек – трое мужчин, две женщины – разыгрывают актерские этюды первого курса: прыгая, падая и декламируя стихи Генриха Сапгира. Этот почти детский поэт (совсем не детский поэт, которого многие почему-то считают детским) идеально ложится на почти детский утренник, в который неожиданно превращается театр. Его стишки из пионерлагеря оказываются только предлогом для постмодернистских игрищ. Потому что их можно просто тарабанить весело и бездумно, обрывая концы непокорным длинным русским словам, чтобы втиснуть их в стихотворные строки. Можно просто декламировать, как на стуле на утреннике – стишок за приз. Очень просто ими играться, складывая мозаику из словесных обрывков. Но недаром почти эпиграфом к спектаклю звучат стихи того же Сапгира: "Случайные слова возьми и пропусти". Как предупреждение зрителю: будь внимателен. Не доверяй фантазии режиссера, жонглирующего сценками, как смыслами. Вот только что у него стихи читали, а теперь рассказывают страшилки про Красную Руку и Черную Простыню, а по сцене разгуливают внушительных размеров бедтриповые снеговики.

И только затем, почти незаметно, чтение стихов с флажками и детские страшилки перерастают в собственно текст Афанасьева. Текст совершенно шизофренический: про девочку, которую отец держит в сундуке и не выпускает оттуда, про какого-то саксофониста и какие-то носки, которые зачем-то запекают в какой-то пирог. Сочетание веселеньких стишков и не пугающих историй с пронизывающим пафосом самих "Песен сундука" производит эффект устрашающий. И еще оглушающая музыка Филиппа Гласса, и слишком яркий красный свет, и слишком громкая декламация в маленьком зале. И не как преувеличение или, не дай Бог, непрофессионализм режиссера надо воспринимать этот маленький перебор. Нет, просто для Агеева абсолютно натурально прямое воздействие на зрительскую психику – такое, что со спектакля выходишь оглушенный не только силой эмоций, но и силой звука. Безжалостный режиссер водит актеров по сцене с прицельной точностью каждого движения. Заменяя иногда действие текстом, актеры вслух произносят авторские ремарки, что, поскольку у постановки растут ноги из фестивальной читки, вовсе не удивительно. Удивительно другое – как же из всего этого получается целое? Почему этот спектакль не только можно – но и нравится, и даже хочется смотреть?

Сам по себе текст Иннокентия Афанасьева со всеми своими (немалыми) призами и премиями – только невинная хармсиада. Шуточки на краю света и стеб как способ борьбы с реальностью. И там, конечно, нет ни страшилок, ни стихов Сапгира, ни народных песен, ничего такого, что могло бы вывести текст за пределы детской словесной забавы. Но, увидев в "Песнях сундука" именно детскую забаву, Агеев сумел превратить эту пьесу в настоящую драму с мистическим и философским подтекстом. Из ящика в ящик, от детского игрушечного домика до гроба он проводит своих марионеточных героев. В фойе, уже после спектакля, режиссер комментирует свою постановку: "Это дети, играющие в Хармса и Метерлинка". То есть за каждым абсурдистским выпадом в духе Хармса стоит метерлинковский символизм. Агеев просто подводит зрителя к краю, за которым конец света, и предлагает заглянуть на ту сторону. Подводит через детство, через детсад и пионерский лагерь, через взрослость и почти старческую беспомощность, походя выстраивая символистскую линию человеческой жизни.

Вот так, играя, и как всегда не без литературных и прочих коннотаций, режиссер Владимир Агеев поставил свой маленький мировой театр. С таким размахом, что неудобно и говорить, с метафорами и современной жизни, и современного умирания как схождения в ящик. В сундук. И если сам режиссер ничего разжевывать не будет – он отмежевывается от вопросов кокетливым "сам не знаю, что поставил", – то за разъяснениями обращаться следует к сундуку. Спросите у сундука – о чем он поет.

Ближайшие спектакли: 26 января, 11 и 20 февраля. Центр драматургии и режиссуры в Музее Владимира Высоцкого