Александр Вершинин: "Искренность на сцене – прежде всего"

Александр Вершинин: Даже компьютер еще не приобрел. Честно говоря, руки не доходят.

"Y": В прошлом году вы получили звание заслуженного артиста. Как вы относитесь к подобного рода регалиям? Накладывает ли это какой-либо отпечаток на человека?

А.В.: Несколько дней назад мы праздновали присвоение звания нашему артисту Дмитрию Кознову. Ровно год назад, в январе, звание было присвоено мне. Это очень радостно, очень приятно. Звание обязывает. И конечно, это радость для родителей, для матери и для брата. Отец, к сожалению, не дождался, ушел в мир иной три года назад. Я думаю, он оттуда это ощутил и порадовался. Накладывает ли это какой-то отпечаток? Я такой человек, что на меня эти вещи не влияют. К сожалению, это и зарплату не увеличивает, но разряд прибавится.

"Y": Раньше, когда по коридору театра шел Михаил Иванович Царев или, например, Борис Андреевич Бабочкин, все выстраивались по стеночке и кланялись. Сейчас этого нет в театре?

А.В.: (смеется) Есть. Когда идут Юрий Мефодьевич (Соломин – прим. ред.) или Виктор Иванович (Коршунов – прим. ред.), выстраиваются и молодежь, и среднее поколение. Но это от глубокого уважения. Ведь даже Царева хотя и боялись, и любили очень. И Соломина, и Коршунова очень любят. Да и не только с ними так. Панкова, Быстрицкая, Самойлов, Николай Александрович Анненков – это все легенды, старейшины. На этом и стоит Малый театр, светится от этого. Это намоленный дом.

"Y": Что это значит?

А.В.: Души артистов здесь остаются после смерти. Вся энергия, затраченная на репетициях и спектаклях, тоже остается здесь. Лет десять назад была реконструкция театра, но потолок при этом не трогали. Считается, что вот эта намоленность там и скапливается, как в храме.

"Y": Когда на сцене играешь, эта намоленность, эта скопившаяся творческая энергия чувствуется?

А.В.: Чувствуется и даже слышится. Однажды Василий Иванович Бочкарев рассказал такую историю. Репетировали они на другой день после похорон Руфины Нифонтовой. А народных артистов в Малом со сцены прямо провожают. Все еще, естественно, под впечатлением от похорон, атмосфера неуютности, утраты. И вдруг на сцене под потолком такой звук странный "кхх.." - несколько раз. Помолчали, а потом кто-то говорит: "Руфина себе место ищет!"

"Y": Все мы в своей работе ориентируемся на какие-то образцы, эталоны. Кто и что для вас в профессии является таким образцом?

А.В.: Я очень рад, что попал на курс к Виктору Ивановичу Коршунову. Он гениальный педагог. И команда его - Наталья Васильевна Шаронова, Наталья Алексеевна Петрова и другие – лучшие педагоги, на мой взгляд. Ведь есть же целая плеяда поколений учеников Коршунова: Бочкарев, Любшин, Домогаров и так далее. Недавно ему дали Педагогическую премию им. М.И. Царева, первую, по-моему. Он объясняет и показывает так, что потом по-другому уже и не сделаешь. А на сцене, как партнер, он заражает своим… самосожжением. Для меня в "Мудреце" самая сложная сцена – с Крутицким, которого он играет, как говорится, на аорту. Может быть, в таком возрасте это и не надо делать вообще. Ведь как раз в нашей сцене был "звоночек". Я не знаю, заметили ли зрители, но он на несколько секунд потерял сознание. Благо я был сзади, придержал его. Я ему: "Ваше превосходительство, ваше превосходительство!" Зрители наверное подумали, что так по роли и нужно. Дали занавес, подбежал помощник режиссера, усадили его. А сам Виктор Иванович сразу и не понял, что с ним произошло. Потом обратил все в шутку, подошел после спектакля, хлопнул по щеке: "Ну что, родной, испугался!? Ничего, я тоже испугался!"

Он играет, и каждый раз выше планки, еще выше, еще выше. После сцены с ним выходишь весь выжатый, играть еще четверть спектакля сил нет. Самосожжение, другого слова я даже подобрать не могу. Почему, например, "Царя Федора Иоанновича" не восстанавливают? Да потому что так, как он, никто не может сыграть. Ведь он ни одного "Царя Федора" не пропустил за все время, сколько спектакль существует, а это 30 лет! Хотя Годунова и Василий Иванович Бочкарев в "Царе Борисе" играет, и Александр Коршунов в "Царе Иоанне Грозном". А вообще у нас много есть актеров, у которых есть чему поучиться.

Еще будучи студентом, я любил забежать посмотреть, как делают этюды на других курсах. Однажды на разборе, который делал Юрий Мефодьевич, я затаился за кулисами и радовался: понял, что школа Щепкина - она едина. Пусть разные педагоги, но они они обжигают горшки по одной системе.

А.В.: Я преподавал чуть-чуть – один год. Работал на курсе Н.Афонина. Этюды с ними делал, "предметы", "животных". Это были заочники, парочка даже старше меня по возрасту. Преподавать можно тогда, когда ты чувствуешь, что ты переполнен и пришло время кому-то этот багаж передать. А у меня даже Интернета нет (смеется). Времени не хватает на чтение, просмотр чего-то.

"Y": Согласны ли вы с мнением, что профессия актера недостойна мужчины?

А.В.: Мне почему-то сразу пришел на ум Михаил Ульянов, Николай Олялин, другие актеры, которые играли в фильмах о войне, например в "Освобождении" Озерова. Там что ни актер, то настоящий мужчина. Если ты не настоящий мужчина, то роль свою не сыграешь так. Так же как и Де Ниро. Взять хотя бы фильмы "Охотник на оленей" или "Бешеный бык", ведь там затраты сил очень большие, потери невероятно огромные. Для меня, например, очень ценна непрерывность переживаний, не важно, на сцене или в кино, даже в сериалах. Чем она длиннее в сцене или в дубле, тем она ценнее.

"Y": А после спектакля вы долго из образа выходите?

А.В.: Дело, может быть, даже не в том, что выходишь из образа. Мне, чтобы встать и пойти домой, особенно если не на машине, надо набраться сил.

"Y": В жизни вы "актер"?

А.В.: В жизни играть? Конечно, где-то можно, приходится. Ну, вот беда у тебя с правами, останавливает тебя ДПС, и ты начинаешь косить под дурачка и еще что-то. С гаишниками просто по-другому нельзя (смеется). Но вообще искренность на сцене – прежде всего, а черпаешь искренность только в жизни.

"Y": Многие актеры ищут себя в смежных профессиях – режиссуре, сценаристике, продюсировании. У вас такого желания не возникало?

А.В.: Пока нет. Когда учился - хотелось, больше ощущал свои возможности, иногда по прочтении какого-либо произведения мне хотелось его снять. Мне казалось, что я смогу это сделать. Все мы любим кино. Но в то время у нас сериалы-то даже не снимали. Сложно было все это запускать, поднимать, финансово, организационно. Я занимался только театром – слава Богу, на отсутствие работы грех было жаловаться – и успокоился. А вот мой друг и однокурсник Кирилл Белевич после окончания Щепки где-то поработал актером, потом поставил несколько спектаклей в Русском духовном театре "Глас" - и получилось. Пошел учиться на высшие режиссерские курсы во ВГИК, закончил их. Начал снимать клипы, монтировать. А недавно я снялся в одной из главных ролей в его телефильме "Сыщики районного масштаба". Его желание оказалось настолько сильным, что реализовалось. Я очень рад за него.

"Y": Может быть, это зависит от свободного времени?

А.В.: Да нет, не только. У него трое детей, и он успевает. Время – это не оправдание. Снимать надо тогда, когда подступит так, что дальше некуда: нельзя не снять, нельзя не написать, нельзя не поставить. А так: "пойду в режиссеры, пойду в актеры, пойду в сценаристы" – это не дело. Мировоззрение должно достигнуть определенного уровня.

"Y": Съемка в сериалах для вас – это компромисс?

А.В.: Нет, мне не стыдно за то, что я сделал, например, в "Воровке". Меня после нее даже на Черном море и в Адыгее узнавали. Женщины в Москве торгуют и мне вслед говорят: "Вон-вон Лопахин пошел" (смеется). Мне не стыдно за эту роль потому, что, как мне кажется, мне удалось передать его человечность и искренность.

"Y": Роль Глумова, которую вы играете на сцене Малого театра, имеет свою сценическую историю. Ее играл Царев, потом Виктор Иванович Коршунов. Он на репетициях не учил, как ее надо играть? Не показывал?

А.В.: Нет, показывать не показывал. Разве только подсказывал, как учитель в некоторых сценах.

"Y": А старые записи этого спектакля приходилось смотреть?

А.В.: К сожалению, ничего не видел. Были современные постановки с Безруковым и Раковым в этой роли, но это другое. К Островскому, мне кажется, ближе мы. В "Ленкоме" мне понравилось начало, там где Глумов видит "железную дверь", тупик, нищету, из которой хочется вырваться.

"Y": Может быть, специфика Малого театра в том и заключается, что зрителю не навязывается никакое определенное суждение о героях пьесы и предоставляется возможность самому решать, что хорошо, а что плохо?

А.В.: Да, может и так. Что делает Глумов? - Глумится над остальными. Это хорошо или плохо? - Плохо. Но над чем он глумится? - Над пороками, над болезнью человеческого общества. Как он это делает? – Льстит, подкупает, подмазывается и так далее. Его поступки хорошими не назовешь.

"Y": Эту ситуацию можно описать цитатой из фильма "Берегись автомобиля": "Юрий Деточкин, конечно, виноват, но он… и не виноват. Пожалейте его, граждане судьи!"

А.В.: Да-да! (смеется) Но ведь и все остальные персонажи – то же в них, кажется, ну чего уж такого плохого. В "Мудреце" так Потапов играет, Муравьева. Все они человечные, в них и положительные качества уживаются, и порок. Мы изображаем людей, а не карикатуры на людей. Мы узнаем себя в этих персонажах и зритель тоже должен.

Роль Глумова очень богатая, все находишь в себе, не нужно ничего играть. Только всколыхни - и пошло.

"Y": А легко "всколыхивать" каждый раз?

А.В.: Чтобы легко "всколыхнулось", его надо долго и кропотливо готовить самому, с режиссером, со зрителем и, главное, с автором. Конечно, не всегда это удается. Спектакль на спектакль не приходится. У меня это случается с Молчалиным.

"Y": Когда вы с Марцевичем репетировали "Воскресение", на что он вас ориентировал, какие установки давал?

А.В.: Спектакль был нацелен на духовность. На одухотворение персонажей. На их духовное воскресение. И за это нам была очень благодарна публика. И зритель был в основном довольно сложный – школьники.

"Y": А легко было эту одухотворенность играть? Тяжелее, чем Глумова?

А.В.: Физически тяжелее играть Глумова, а душевных затрат было больше, конечно, в роли Нехлюдова. Это же не комедия, а глубочайший мировой роман. Целый роман за три часа – это непросто. Тяжелые были тюремные сцены, сцены монологов, откровений, молитв. Сделать их действенными было непросто. "Русский актер – актер исповеди", - постоянно повторял на репетициях Эдуард Евгеньевич. У меня тогда родился сын, я был на пике чувств, поэтому многое "всколыхнуть" в душе было легче. Я очень благодарен Марцевичу, жалко, что сняли спектакль. Была идея перенести его на малую сцену филиала, убрать некоторые массовые сцены, которые не так и важны были. Но не получилось, хотя желание так и не прошло.

"Y": Легко ли делать шаг на сцену или, как говорил К.Зубов, "прыжок в нечто"?

А.В.: Да, слава Богу. С опытом вообще проблем с этим не испытываешь. Срочные вводы хорошо тренируют. Вот благодаря Владимиру Михайловичу Бейлису я три роли сыграл в "Тайнах мадридского двора": и Анри, и Гватирнару, и Франциска. Правда, Гватинару сейчас не играю, жалко. Но могу в любой момент вскочить. Мне нравятся срочные вводы, они убивают весь этот страх. Думаешь не о том, чтобы этот шаг на сцену сделать, а о сквозном действии, цели сцены, мизансцены и, конечно, о том, чтобы не забыть текст.

"Y": Как вы относитесь к поклонницам?

А.В.: Нормально (смеется). Первый раз автограф у меня взяли, когда я выходил из филиала со спектакля "Князь Серебряный", в котором я играл заглавного персонажа. Но тогда я сыграл первый раз роль Басманова вместо заболевшего Александра Клюквина. Вот тогда школьницы подбежали с криком и просили автографы и сфотографироваться с ними. После "Князя Серебряного" не подходили, а тут вот подошли. Приятно было. Многих актеров знают по сериалам. А когда узнают после спектакля – это дороже.

"Y": Напоследок расскажите какой-нибудь веселый случай из вашей жизни.

А.В.: Есть такой анекдот про царя, который постоянно повышал налоги. Каждый день. Народ начал волноваться, возмущаться, восставать. Когда уже все это дошло до предела, воеводы приходят к нему и говорят: "Ваше величество, народ смеется!" Вот так недавно и со мной было. Я живу на Минском шоссе. Метро там нет, и каждый день то Путина везут, то депутатов, то еще кого – сплошные пробки. А раньше Брежнева возили. И для меня это всегда было отмазкой при опоздании, еще в училище: "Брежнева везли!" Теперь: "Путина везли!" Совсем недавно опоздал на репетицию из-за того, что кого-то опять везли. Приезжаю на репетицию в театр, объясняю это Бейлису, а он и говорит: "Саша, не надо – народ уже смеется!"

Беседовали Константин Цареградский и Александра Солнечная.