Роман за тюремной решеткой

Оскар Уайльд

На нашем книжном рынке произошло маленькое чудо. Вышла скандально известная "тюремная исповедь" Оскара Уайльда под названием "Де профундис", т.е. "Из глубин". Это письмо Уайльда своему любовнику лорду Дугласу, которое ранее печаталось у нас с огромными купюрами. И вот, благодаря горделивой надписи на обложке "Впервые в полном русском переводе", последние сомнения самых отчаянных скептиков должны рассеяться: перед нами полный вариант текста.

Книга вышла в издательстве "ЭКСМО-Пресс" в серии "Антология мудрости". Обложка впечатляет выразительностью: золотистая фигура прекрасного юноши с мечом, а справа – две тянущиеся к нему руки страдальца в кандалах. Кто есть кто, объяснять не приходится. Остается, правда, непонятным, при чем здесь меч.

На каждой странице книги помещены комментарии к тексту, что, безусловно, удобно для читателей. Без капли дегтя, однако, не обходится. Я имею в виду вкрапления в текст письма изречений Уайльда, избранных переводчиком В. Чухно. Такого рода помощь представляется медвежьей услугой читателю – он искусно направляется издателями в нужное русло, как крысы дудочкой Нильса. К тому же переводы этих афоризмов (не все из них, кстати, из исповеди, некоторые непостижимым образом ворвались из "Дориана Грея") явно не блестящи. Например, фразу, дословный перевод которой звучит как "Быть естественным – это только поза, и наиболее раздражающая поза, которую я знаю", остроумный парадоксалист Чухно переводит так: "Казаться естественным – вот поза, которую труднее всего сохранять". Уверен, что и в самом переводе "Де профундис" встречаются подобные перлы. И все же ни один перевод не в силах окончательно угробить неподражаемый уайльдовский стиль. Книга читается на одном дыхании.

Так как в исповеди нашли отражение отношения писателя с лордом Дугласом, необходимо осветить внешнюю сторону этой связи. С юным Бози (уменьшительное имя Дугласа) Уайльд познакомился в мае 1891 года. Их роман удивительным образом напоминает отношения лорда Генри и Дориана Грея (хотя "Дориан Грей" был опубликован за три месяца до знакомства Уайльда с лордом), однако тщетно пытался Уайльд, подражая лорду Генри, повлиять на Бози. Тот оказался неподвластен его чарам, и это нанесло удар по самолюбию писателя. Развязка наступила с вмешательством отца Дугласа, маркиза Куинсбери. Прознав об отношениях сына с Уайльдом, он прислал писателю телеграмму, где обвинил того в "сомдомии" (орфографическую ошибку следует приписать не невежеству маркиза, а неслыханности преступления Уайльда). Писатель подал на маркиза в суд за оскорбление личности, проиграл дело и сам оказался на скамье подсудимых. Викторианская мораль была безжалостна ко всякого рода извращениям. Уайльду грозило пожизненное заключение, однако он отделался двумя годами каторжных работ. На исходе срока, с января по апрель 1897 года, он и написал "тюремную исповедь".

Исповедь писалась бессонными ночами и была вызвана молчанием Дугласа, который не прислал Уайльду в тюрьму ни одного письма. В отчаянии Оскар шлет неверному любовнику гневное послание. Содержание письма, словно по контрасту с блестящей формой, поражает своей незначительностью. На всем протяжении книги назойливым рефреном звучат язвительные упреки Уайльда бедному Бози. Ах ты, сволочь такая, и зачем я истратил на тебя 5 лет своей жизни! – вот, собственно, лейтмотив письма. Однако его бесконечные вариации крайне любопытны – как из-за характера обвинений, так и из-за слога, в который они облекаются. Уайльд обидчив и злопамятен. В тюрьме ему вспоминается каждая мелочь, причинившая когда-то боль. К тому же он постоянно придирается к Бози. Подчас их отношения напоминают связь скупого нувориша и расточительной любовницы: Уайльд подробно перечисляет все свои траты на возлюбленного, до пенса высчитывая стоимость гостиничных номеров и суммы счетов в ресторане; козыряет стоимостью своих подарков (бриллиантов, колец, запонок) и требует их возврата назад. С целью побольнее уколоть Дугласа, Уайльд изощряется в метафорах и сравнениях, заодно пополняя золотой фонд английской литературы: "Я должен был вытряхнуть тебя из жизни, как вытряхивают ужалившее насекомое из одежды", "Твои мерзкие письма сравнимы с пеной на губах эпилептика", "Полчаса занятий искусством всегда значили для меня больше, чем год, проведенный с тобой".

В описании Уайльда Бози – бездумный прожигатель жизни, посредственность, лишенная воображения, однако эти обвинения не соответствуют истине. В действительности Дуглас был талантливым поэтом, выпустившим несколько стихотворных сборников, редактором литературных журналов, а также единственным переводчиком франкоязычной пьесы Уайльда "Саломея". Уайльд просто хотел отплатить ему за все обиды, и месть ему вполне удалась: в памяти веков Бози останется, подобно пушкинскому Сальери, бессовестным злодеем.

Искромсанная цензурными ножницами исповедь выходила ранее в виде... эссе о христианстве. Действительно, в центральной части письма Уайльд неожиданно берется рассуждать о фигуре Иисуса и, найдя остроумное решение, примиряет свой бунтарский характер и обостренную жажду веры в период заточения. Он наделяет Христа чертами, о которых вряд ли подозревали авторы Нового Завета. Иисус предстает романтиком-индивидуалистом, сотворившим себя силой воображения (Бози, как вы помните, оного начисто лишен), совершенным поэтом, сумевшим воплотить поэзию в самой своей жизни. Предвосхищая философию лорда Генри, Иисус, "учивший, как важно всецело жить данным мгновением", становится живым олицетворением гедонизма. Уайльд говорит, что в современную писателю эпоху Иисус снова не избежал бы суда, так как для него не было законов, а были лишь исключения.

Этот восторженный панегирик звучит убедительно. Наше воображение, воспаряя к небесам, уже готово разглядеть у райских врат Бога-художника, но к изумлению своему мы видим там... сияющего победной улыбкой венценосного Оскара Уайльда. Бог-спаситель оказывается Богом-парадоксалистом. В своем тщеславии Уайльд попросту путает паспортные данные, ошибочно вставляя вместо своего имени имя Христа. Цель этих теологических изысканий все та же: побольнее задеть несчастного Бози, показать ему всю пропасть, отделяющую его, ничтожного смертного, от великого и могучего Художника. То и дело заявляя о своей гениальности, Уайльд проговаривается на каждом шагу. По сравнению с ним Байрон – жалкий рифмоплет, достойный забвения ("Он отразил в своем творчестве лишь страсти своего века, я же символизирую нечто более возвышенное, более непреходящее и вместе с тем более актуальное и всеобъемлющее"). Уайльд – литературный Мидас: "К чему бы я ни прикасался, будь то драма, роман, рифмованная поэзия, стихотворения в прозе, игра слов или парадоксальная идеология, – все это облагораживалось неведомой дотоле красотой". Тщетны уайльдовские попытки найти себе равного, и ему приходится скромно констатировать: "Я был и остаюсь своего рода символом искусства и культуры своего времени".

Но заявления писателя не стоит воспринимать буквально. Статус арестанта вынуждает Уайльда бросаться дерзкими фразами. Изнеженный денди, живший в лучших гостиницах, обедавший в самых дорогих лондонских ресторанах, в результате судебного процесса оказался в тесной одиночной камере. Кусок прогорклого сала с размякшей фасолью заменил ему трюфеля и черепаховые супы, а мутное пойло с условным названием "чай" – тончайшие страсбургские вина. Неудивительно, что тюремный режим сделал из Уайльда еще большего бунтаря и индивидуалиста.

Писатель всерьез обижен и на общество – его, бывшего властителя дум и сердец, после судебного процесса стали преследовать с неслыханной яростью. В мае 1896 года, во время переезда в Рединг, Уайльд подвергся оскорблениям толпы, а кто-то попытался плюнуть ему в лицо. "Целый год после этой унизительной сцены я не мог удержаться от слез", – признается он в исповеди. В письме Уайльда ненависть к мещанам и филистерам не знает границ (заодно писатель напоминает нам о неприязни Христа к фарисеям), а высшим оскорблением для Бози вполне уместно считать причисление его к разряду обывателей.

Но Уайльд так и не смог окончательно изжить роковую страсть. В каждом его обвинении уже слышно прощение, и заканчивается письмо отчаянной мольбой: "Месяц за месяцем я жду от тебя письма. Ты заставляешь меня страдать". 20 мая 1897 года Оскар Уайльд передал текст рукописи письма своему другу и душеприказчику Роберту Россу, с тем чтобы тот отослал копию Альфреду Дугласу, а оригинал оставил себе. Росс подверг исповедь вивисекции, и в 1905 году, спустя 5 лет после смерти Уайльда, она в изрядно ощипанном виде появилась перед английскими читателями. В тексте не было ни одного упоминания о Дугласе.

В полном объеме "Де профундис" вышла лишь в 1962 году, за 5 лет до легализации гомосексуализма в Великобритании. Публикация вызвала культурный шок. Впервые объектом поэтизации явилась мужская любовь. Уайльд не стесняясь обнажал свои чувства, мотивируя этот поступок с присущей ему афористичностью: "Изъянов плоти не стоит стыдиться. Изъяны души – вот что следует считать постыдным". "Де профундис" представляет исключительно эстетическую ценность. Только с точки зрения красоты ее и стоит воспринимать, следуя заветам самого Уайльда: "Не бывает книг моральных или аморальных. Книги бывают или хорошо, или плохо написанные. Вот и все".