Хорошо, блин, иметь домик в деревне!

Хорошо иметь домик в деревне, где в тени яблочного сада можно спрятаться от докучливых соседей, коллег по работе и прочих надоедливых личностей. Где звенящую утреннюю тишину прерывают не гудки машин, а птичьи трели и шелест листвы. Можно прямо в пижаме босиком пробежаться по утренней росе и, умывшись студеной колодезной водицей, отведать сочное яблоко из собственного сада. А вечером, насладившись красочным зрелищем заката, уютно расположиться в кресле-качалке и под убаюкивающее потрескивание дров в печке перечитать любимую книгу... Именно такой я представляла себе жизнь в деревне, когда в мой утомленный работой мозг закралась шальная мысль о покупке домика в какой-нибудь далекой от цивилизации деревушке. Потянуло, знаете ли, к природе, и не на законные шесть соток с видом на соседний забор, с лесом, где на один гриб десять дачников, и с молоком из палатки напротив, а в самую что ни на есть настоящую русскую глушь.

Конечно, имей я возможность приобрести домишко на Средиземноморском побережье, возможно, и не стала бы размениваться на домик в родимой глуши, но... как говорится, наши желания не всегда совпадают с нашими возможностями. Зато избушка-развалюшка в 200 километрах от столицы вполне соответствовала моим материальным возможностям, а окружающий пейзаж с лихвой покрывал все мои желания. Сие "сокровище" подвернулось мне столь неожиданно, что, полностью доверившись судьбе и провидению, я, не раздумывая, решила брать. Поддавшись романтическому порыву, я c восторгом взирала на живописную полуразвалившуюся хибарку, на заросший бурьяном яблоневый сад, и, конечно же, ни обрезанные провода, ни отсутствие окон, украденных вместе с рамами, уже не могли повлиять на мое окончательное решение. Не насторожила меня и записка, болтавшаяся на ржавом гвозде в двери и гласившая: "Вор, не ломай дверь зря, все ценное уже вынесли. Алюминия нет. Иконы все украли. В подполе пусто". Знакомство с местными "аборигенами" и их специфическим "диалектом" меня тоже почти не испугало, хотя с образом Милой Милы, аппетитно разливающей парное молоко в телерекламе, они имели мало общего. Зато коровы были настоящие, и луг, на котором они паслись, был большой и зеленый, а за лугом – лес, темный и страшный. А главное, что все это было видно с крылечка теперь уже моего домика. В крылечке не хватало нескольких ступенек, зато на чердаке нашлось настоящее кресло-качалка. В общем, все было как будто бы неплохо.

Вернувшийся из командировки муж, узнав о моем приобретении, схватился за голову и разрыдался. Просто он не романтик. Тем не менее, уже в ближайший week-end мы с ветерком неслись по Минке в сторону нашей деревни. Увидев мой деревенский домик, муж снова хотел было разрыдаться, но передумал и, взявшись за калькулятор, начал прикидывать, во что ему это встанет. "Эй, хозяин, проводку проводить будешь?" – неожиданно раздался за спиной сиплый голос аборигена, назвавшегося Сашкой-Пильщиком. "Ну?" – невнятно промычал мой муж. "Наливай!" – оживился Сашка-Пильщик, усаживаясь на крыльцо. Сделка состоялась в этот же вечер. Из непереводимого русского фольклора, которым наш новый знакомый владел просто виртуозно, мы поняли, что за литр "белой" он хоть сейчас притащит провода (им же и срезанные). За два же литра Пильщик клятвенно божился повесить их обратно и снабдить дом электричеством к следующим выходным. На том и порешили.

В следующий наш приезд провода по-прежнему отсутствовали. Из дома бесследно исчезли оставленные нами пара спальников, топор, алюминиевая кастрюлька, вилки, ложки – словом, утащили все, что мы имели неосторожность оставить. Нетронутой осталась только телогрейка, одиноко висящая на гвозде, и пара старых шлепанцев. Такой поворот дел не предвещал ничего хорошего. В эту печальную минуту нашей жизни на пороге нарисовался Сашка-Пильщик: "Хозяин, закурить не найдется?". Сделав страшное лицо, мой благоверный, довольно быстро освоивший местный "диалект", выдал такое!.. что я призадумалась: а хорошо ли знаю этого человека, зовущегося моим мужем. Пильщик же, напротив, услышав родную матерную речь, расплылся в беззубой улыбке и, хитро подмигнув мне, сказал: "Наш человек, мать вашу!". К вечеру в нашей избушке появилось электричество.

На следующий день трое молодцов местного происхождения, с явными признаками похмельного синдрома на лицах, активно взялись за ремонт нашего крыльца. Нет, мы их об этом не просили, но мужикам необходимо было опохмелиться. Так как 40-градусная валюта у нас закончилась, то расчет пошел на рубли в пересчете на местный самогон. Мы отправились в деревню "на разведку". Местные жители стреляли у нас сигареты и с интересом разглядывали в упор. К слову сказать, местных жителей набралось не больше десяти человек. Из них только один мало пьющий – это Толя-пчеловод. Пчелы, оказывается, на дух не переносят запах перегара. Нюрке-Синеглазке – местной красавице преклонных лет – мы с радостью отдали пачку сигарет с фильтром за трехлитровую банку парного молока (кстати, глаза у нее карие, а Синеглазкой прозвали потому, что муж Захар частенько прикладывается кулаком к ее физиономии). Коля-Хромой продал нам ведерко лисичек за 15 рублей, а Захар разрешил мне покататься на лошади. У Бобра во дворе мы обнаружили свои спальники, которые он согласился нам выменять на бутылку водки, так как, по его словам, сам купил их за литр самогона. В общем, прогулка получилась что надо!

Вернувшись, мы с удивлением обнаружили гладко выкошенную траву вокруг своего дома. "Хозяин, наливай!" – послышался за спиной знакомый голос Пильщика, важно держащего косу через плечо.

Вечером, уминая с удовольствием клубничку с парным молоком, любуясь закатом и слушая стрекотание сверчков, я радостно подумала: "Хорошо все-таки иметь домик в деревне!".