Шлюхи встречали королей

Есть мнение, что проституция – это плохо. И это мнение, с определенной точки зрения, очень правильное. Но есть также мнение, что проституция неискоренима, и оно тоже верно. Благую задачу искоренения порока брали на себя многие блаженной памяти моралисты, и они в этом не преуспели. Потому что бичевать – занятие легкое, увлекательное и благодарное, а вот переиначить человеческую природу – совсем другое дело. Мало того, что никто вас за это благодарить не станет, так вы еще и потерпите полный, стопроцентный, неминуемый крах. Кому охота? Бичеватель же – всегда на коне. В XV веке, в преддверии протестантской Реформации, это особенно четко понимали, и бичевателей развелось – пруд пруди! Помимо апологетов бескомпромиссной морали с фанатично горящим взглядом, которые, завидев женщину, бормотали молитвы и отплевывались, были еще и злоязыкие сатирики, которые, прежде чем разразиться бичующим словом, предварительно изучали предмет осмеяния в специальном заведении. В одной сатирической новелле рассказывается о рыцаре, въезжавшем верхом по мосту в Авиньон. Усталый конь рыцаря споткнулся, и стоявшая рядом шлюха расхохоталась. "Мадам, – сказал обиженный рыцарь, – моя лошадь всегда спотыкается при виде женщины легкого поведения!" – "Если это так, – воскликнула шлюха, – то советую вам не въезжать в город, иначе вы сломаете себе шею!" Из этого следует, что на каждого бичевателя приходилось не менее одной бичуемой. Или, проще говоря, проституция, вопреки бичевателям и искоренителям, в эпоху Ренессанса цвела пышным цветом.

Даже самый захудалый городишко имел хотя бы один "женский дом". В Лондоне домов терпимости было чрезвычайно много, и даже великий сэр Вилльям Уальворс, один из лорд-мэров, не считал ниже своего достоинства брать их в аренду и потом сдавать за хорошие деньги фландрским сводням. Некто Гилльо в XIII веке описал в трехстах стихах улицы Парижа – его поэма служила важнейшим источником по исторической топографии города... до тех пор, пока не выяснилось, что описанные в ней улицы – исключительно те, что были заселены проститутками, и поэма на самом деле является источником по топографии парижской проституции. В Берлине XIV века при общественных банях обязательно проживали "городские девицы". А что творилось в Риме! Как сказал Аретино, цинический бытописатель римской монастырской жизни, "все пути ведут в Рим, а в Риме – к разврату". Десятки тысяч клириков-целибатников и временно бессемейных паломников со всех концов Европы стекались сюда – и Вечный город не обманывал их ожиданий! Духовная пища сдабривалась обильным куском телесной услады. В Риме промышляло несколько тысяч проституток, и это только учтенных, или "честных" (honestae meretrices), которые не скрывали своего ремесла. Что касается бесчестных (inhonestae), или тайных, то их число по понятным причинам остается невыясненным. Зато известно, что к ним относились и почтенные жены и дочери бюргеров, не отвергавшие ухаживаний церковных сановников. Другой циник эпохи Ренессанса, кардинал de St. Oaro, покидая в 1251 году Лион вместе с двором папы Иннокентия IV, сказал горожанам: "Друзья, вы многим нам обязаны. Мы были вам полезны. Когда мы прибыли сюда, здесь было четыре публичных дома. Уезжая, мы оставляем вам только один, но зато он охватывает весь город от восточных до западных его ворот".

O tempora, o mores! Однако сетовать нет причин – в те времена, в отличие от наших, проститутки исполняли важные общественные функции, узаконенные и регламентированные городским Советом. Как правило, "вольные дочери города" участвовали во всех празднествах, причем играли там отнюдь не последнюю роль. По обычаю нагие куртизанки приветствовали высокого княжеского гостя – и это было гвоздем программы торжественного приема. Они были первыми в танцах, устраиваемых по случаю приемов или народных праздников, и вместе с ними плясали придворные и дворяне. Кроме того, они участвовали во всевозможных турнирах, бегах и представлениях – например, изображали сцены из античных мифов, к которым эпоха Возрождения была столь неравнодушна. Когда праздничный день заканчивался, место действия переносилось в "женский переулок" – и это было продолжение той же официальной программы, оплаченное из городской казны. Например, дорога "к девкам" щедро освещалась на средства города во все время пребывания в его стенах высоких гостей – и куртизанкам предписывалось "обслуживать их всех своим искусством". В 1414 году в Берне императора Сигизмунда встречали "красавицами и вином", и он "не мог нахвалиться этими двумя оказанными ему почестями". "Городу пришлось тогда заплатить по счету, предъявленному "красавицами из переулка"!" – иронически замечает швейцарский историк Иоганн Мюллер. Даже на свадьбах патрициев не обходилось без веселых жриц любви – их сажали за особый стол и угощали за счет жениха (!), и они были заводилами и главными участницами вечерней пляски, завершавшей обычно свадьбу.

"Женский дом" в ренессансном городе был узаконенным местом отдыха и развлечений – посещение его холостяками было делом естественным и нормальным, и никто не видел в этом ничего предосудительного. Однако женатым, а также монахам и евреям ходить туда строжайше запрещалось специальными постановлениями городских советов. Но, как известно, законы пишутся для того, чтобы их удобней было обходить – и на такой случай в публичных домах имелись потайные двери и задние комнаты. В угоду морали и общественной нравственности, а также в силу обычая, предписывавшего каждому сословию и каждой профессии иметь свои отличия в одежде, куртизанки также должны были быть легко распознаваемы среди порядочного общества. Очень часто им запрещалось носить определенные ткани (бархат или шелк), драгоценности (например, кораллы или серебро) или предметы одежды (шубы), и предписывалось надевать какой-нибудь бросающийся в глаза знак. Цюрихские "вольные дочери" должны были носить красную шапочку в виде капюшона, куртизанки из Мерана – желтые бантики на башмаках, проститутки из Аугсбурга – зеленую полосу на вуали "шириной в два пальца", а по одному французскому постановлению XIV века публичным женщинам надлежало показываться только с булавкой, вдетой в платье около плеч. И честные метрессы охотно подчинялись этим правилам – так же, как нюрнбергский ремесленник подчинялся запрету носить венецианские разрезные рукава, являвшиеся привилегией знати, и обязан был одеваться в цвета своего цеха.

Бесправие и беззаконие, творящиеся в этой сфере (бизнеса? торговли? обслуживания?) в нашей постсоциалистической действительности, почтенному западному миру, пожалуй, никогда и не снились. Любовное ремесло клеймили напропалую, ругали на чем свет стоит, обрекали на муки мученические в аду – и, тем не менее, обустраивали законодательно, а значит, признавали за реально существующую социальную сферу. Древнейшие "регламенты публичных домов" восходят к XII веку. Регламент же, или устав цеха, по тем временам означал очень многое – был примерно тем же, чем ныне является весь пакет документов, позволяющих предпринимателю вести ту или иную деятельность (государственные лицензии и пр.). Цех был, по-нашему говоря, юридическим лицом, обладал законными правами и обязанностями, платил налоги, заключал сделки, участвовал в суде. И члены цеха были одновременно полноправными членами общества. Цеховые регламенты проституток, как правило, содержат пункты, ограничивающие права и претензии хозяев: например, женщину нельзя было насильно удерживать в публичном доме, она имела право не принимать мужчин в критические дни и право получать определенный уход во время болезни. Проститутки отстаивали и защищали свои права вовсю, и порой самым недвусмысленным образом. Они доносили городскому совету на "тайных девок", которые сбивали им цены и отнимали клиентов. Одна из таких жалоб бургомистру Нюрнберга в 1500 году содержала просьбу собственноручно расправиться с наглыми конкурентками. Бургомистр позволил, и в тот же день восемь решительных шлюх штурмовали бесчестный притон, разнесли дверь, опрокинули печь, разбили стекла в окнах, отдубасили хозяйку и унесли с собой все, что понравилось.

Пространный "Устав женского дома в Ульме" включает в себя прелюбопытный пункт: содержатель дома обязуется (и подтверждает это под присягой в городском совете) снабжать заведение "опытными, опрятными и здоровыми женщинами", число которых никогда не должно быть менее четырнадцати; в случае выбытия одной из них он должен немедленно возместить потерю – "дабы не уменьшалось вышеозначенное число четырнадцать". Ульмские бюргеры требовали за свои денежки хороший товар – и притом не желали терпеть в нем недостатка хотя бы на день! Вывод один: общественная полезность и незаменимость проститутки в социальном устройстве ренессансного города была молчаливо (и деятельно) признана – и это несмотря на все усилия бичевателей порока и борцов за высокую нравственность. Действительно, проституция считалась созданной для лучшей зашиты брака и девического целомудрия – люди искренно верили, что организация разврата делается в интересах этих священнейших идей. И поэтому даже в эпоху пламенных проповедей реформаторов, желающих выжечь праведным огнем все, хотя бы отдаленно напоминающее прелюбодеяние, дома терпимости прекрасно существовали и пользовались успехом.

Настоящий удар по проституции нанес сифилис: вспыхнувшая в конце XV века эпидемия была истолкована как бич божий, предвестие Апокалипсиса и Страшного Суда. "Женские переулки" опустели, публичные дома закрылись, а с амвонов понеслись проклятия и анафемы реформатских (да и католических тоже) патеров, удачно воспользовавшихся моментом. С тех пор проституция окончательно впала в немилость – вплоть до XX века, когда жрицам любви вновь пришлось отстаивать свои права, чтобы занять ту социальную нишу, которая когда-то им принадлежала. Но это уже другая история. Российский же произвол, обусловленный и тем еще, что никогда в России ничего подобного западным цехам не было, – это история третья, самая из всех печальная. И печальней она день ото дня: если мы все сейчас безудержно умнеем и раскрепощаемся в сексуальном плане, признавая наконец, что ничто человеческое нам не чуждо, то почему же мы загоняем это человеческое в бесчеловечные формы жестокой эксплуатации бесправных жертв?