Сексопатология социализма

Кто сейчас помнит, как за одну-две ночи прочитывался под подушкой "Архипелаг" или Бердяев? Ведь могли и срок вкатить за подобные развлечения, легко. Даже за Булгакова люди зону топтали.

Так вот, принес мне Володя Д. некую папку от скоросшивателя и говорит: вот, мол, один мой друг балуется, "в стол" рассказы пишет. А тут такое дело, целый роман накатал, оцени. Прикинь, люди пишут романы, которые никогда не увидят свет. Почему? А ты глянь.

Открыл я первую страницу, да так уже и не смог оторваться. Потом дал друзьям и родителям почитать, и все, естественно, страшно кайфовали.

У рукописи, в целях конспирации, не было автора, а называлась сия новелла "Тридцатая любовь Марины". Текст был на машинке и содержал элементы авторской правки, как сейчас помню, красной шариковой ручкой на полях. А тот чувак, который мне его принес, внезапно исчез из поля зрения – дали, видать, человеку долгожданную визу. Так я и не узнал имя автора.

Помню даже, как спустя пару лет расписывал достоинства некогда прочитанного "неизвестного автора" сыну писателя Рыбакова, когда мы обсуждали, остались на земле русской Художники, или кругом сплошь официальное советское гнилье. Впечатление, говорю, такое, что хоть и сидят по норам, но не перевелись. Кстати, впоследствии А. Рыбаков-младший написал один из лучших романов современной русской прозы – "Макс".

Поскольку рукопись "Тридцатой любви..." давно была отдана владельцу, имя автора я узнал уже в самом конце перестройки от другого своего приятеля, тоже литератора – М.Пророкова. Хм, сказал Миша, это ж Сорокин.

Сейчас, понятно, все знают верхнюю тройку культовых персонажей современной русской прозы – Пелевина, Акунина и Сорокина. Не прошло и десятка лет.

Кстати, в конце 80-х первый из этого списка публиковал свои теперь знаменитые рассказы в журналах вроде "Мир фантастики и приключений", а второй так вообще всю жизнь переводил японцев. И только Сорокин долго брезговал официозом, и лишь после окончательного краха коммунизма начали появляться его романы, тогда же быстро раскупленные и претерпевающие сейчас множество переизданий.

Недавно на прилавках появилась книга его рассказов, написанных "в стол" в махровых 70-х. Называется она "Первый субботник". Воистину, ни партитуры, ни рукописи не горят.

Знакомым с творчеством Сорокина на основе его больших произведений этот сборник рассказиков покажется несколько устаревшим продуктом. Дело в том, что писатель так развил свой единственный и главный литературный прием в позднейших больших текстах, что "мелочевка" отступает на второй план.

Тем, кто еще не знаком с творчеством Сорокина скажу лишь, что сама по себе конечная абсурдизация текста, всегда первоначально стилизованного под "серьезную" прозу – не новшество. Однако Сорокин сознательно выбрал этот стиль и сделал его фирменным. Это классический постмодернистский дискурс, где аутентичным приемом стало наполнение текста шизофреническим бредом и перверсивными аллюзиями.

Если говорить о современном русском литературном постмодерне, имя Сорокина всплывет одним из первых. Но, как известно, придуман этот некогда прогрессивный жанр не у нас, не нами и задолго до брежневской поры. Тем более замечательно, что, как теперь видно из "Первого субботника", сей жанр стихийно использовал писатель в пору его (без)мятежной юности, в совершенно закрытой от остального мира стране, на волне личных литературных изысканий, мотивированных понятным протестом.

Конечно, Сорокин в начале литературной карьеры был ярым, как тогда говорили, антисоветчиком, и тем, кто не понюхал прелестей жизни при социализме, вряд ли можно объяснить, в чем основная "фишка" ранних рассказов автора. Они начинаются как сценки из жизни "простых советских людей", которыми были напичканы все без исключения печатные источники того времени. Сам язык, атмосфера, быт, проблемы и реалии советской действительности переданы литературным кодом той эпохи, причем абсолютно адекватно. Сорокин несомненный мастер диалога, основной составляющей занимательности. Финал же любого его текста всегда неожидан.

Либо происходит фантастический взрыв ситуации, ее, как правило, физиологически жестокая абсурдизация, либо просто используется внезапная смена литературной парадигмы. Элегия сменяется отчаянным и утрированным брутализмом на уровне лексики героев. Начинающаяся типичным документальным фильмом на производственную тему история о каких-нибудь металлургах обязательно закончится кровавым побоищем вампиров, приправленным шокирующей нецензурной бранью. Рассказ о студенческой стенгазете завершится сценой некро-гомосексуального контакта, а ветеран Великой Отечественной войны, рассказывая о партизанской юности, вдруг превратится в натурального козла. Фантазия автора покушается на самые незыблемые ценности строителей коммунизма.

Когда в общественном транспорте я раскрыл эту книжку и набрел на рассказ "Вызов к директору", на меня люди оборачивались – не смог сдержать хохота. В этом маленьком шедевре – квинтэссенция социалистической идейности, куда ее загнали при Брежневе. К директору завода приходит женщина-технолог. Ей предлагается приварить к какому-то валу редуктора некую деталь. Обсуждаются мелкие подробности производства. В результате этой самой деталью становится универсальный символ всей советской промышленности – мужской половой орган, как и полагается, невозмутимо названный много раз директором своим народным именем. Сдержать хохот невозможно.

Дело не только в несомненном литературном таланте и чувстве юмора автора. Если б эти рассказы были обнародованы сразу после написания, сидеть бы Сорокину в лучшем случае в психушке. Понимая такую перспективу и возможные доводы критики, умный писатель переждал и постперестроечное время "открытия шлюзов". И правильно сделал. В середине 90-х утрированная копро-некрофилическая и садистическая аура его рассказов была бы прочитана в лоб, без учета тонкой языковой игры, которую писатель, повинуясь интуиции, вел с советской литературой с юных лет. Лобовое прочтение этого сборника рассказов теперь уже не входит в планы автора. Теперь это издание для гурманов, 40-летних "бывших интеллигентов". Отлежавшись в столе, ранние рассказы приобрели выдержку, как хорошее вино.

Конечно, ложка дорога к обеду. Подобные литературные приемы слегка устарели, кажутся избитыми. Но поскольку Сорокин активно воссоздает шизофреническую атмосферу расколотого сознания представителей "всего прогрессивного человечества", его рассказы – ценное свидетельство очевидца и тонкого наблюдателя. Причем это не всегда выдумки. В тех вещах, где автор обходится без фантастического эффекта, всегда присутствует элемент противопоставления искусственного языкового мира, до сих пор еще не изжитого в постсоветской прозе, и той речи, которая, как все мы знаем, полностью возобладала в конце прошлого века и царит сейчас.

Давно подмечено, что хорошие писатели обладают даром предвидения. В этом смысле, читая "Последний субботник" и иногда подавляя приступы тошноты, интересно наблюдать, как еще двадцать лет назад автор с поразительной точностью воссоздал сюжеты, которыми сейчас наполнены все СМИ.

Напоследок скажу, что тем, кто не знаком с творчеством писателя и даже не смотрел снятый по его сценарию фильм А.Зельдовича "Москва", на днях показанный по телевидению, одного этого сборника будет вполне достаточно, чтобы художественный мир Владимира Сорокина вызвал соответствующую реакцию.

То, что она будет сильной – обещаю.