Сссладкая грусссть

Я не одобряю фанатов за то, что они факт интимного (в духовном смысле, разумеется!) общения с обожаемыми героями делают достоянием общественности. Их никто за это не одобрит – так же, как бабушек у подъезда, обсуждающих вашу первую любовь с прагматически-недоверчиво поджатыми губами. Поэзию они (и фанаты, и бабушки) превращают в прозу, не понимая, что любовь – это всегда идеал, что он неосуществим и что надо иметь смелость его именно за это ценить! В самом деле, разве игры в войну между орками и эльфами приближают нас к пониманию "Властелина колец"? По-моему, только удаляют. Так же, как и целая армия перумовых, бросившихся строчить продолжения того, чему продолжения не нужны. Ибо Толкиен – неповторим и уникален, как Сикстинская мадонна; все прочее – не более чем вялая копия, плагиат, халтура, повторение задов, палимпсест, пиратство и "пиар"!

Впрочем, ввиду праздника, отвлечемся от морального кодекса и от прелестей ролевой игры в судей и подсудимых. Перумовы зарабатывают деньги на фанатах, и это еще не самый безнравственный способ добывания хлеба с маслом, а фанаты – так те и вовсе люди подневольные: они в плену у коллективного сознания и коллективного бессознательного вместе взятых. Самовыражения они, следовательно, ищут в чем-то, им самим не принадлежащем, проецируя на кумира свои представления об идеальном способе жития, в полной уверенности, что он разрешит все мучительные вопросы, коими обременена любая божия душа. Но вот что интересно: почему именно Толкиен?

Однозначного ответа, конечно, не существует; но бесспорно, что главный секрет оксфордского профессора – удачно найденная интонация эпоса с его бесхитростным пафосом и столь же бесхитростным натурализмом. Однако Толкиен не был бы Толкиеном, если бы каждый не мог найти у него что-то близкое для себя лично, ведь его книги – энциклопедия сюжетов мифологических, а значит – вечных. Сюжет, завораживающий меня, – это сюжет перехода из одного качества в другое, перехода от смерти к рождению, из конца, завершения – в начало, к созиданию; он разворачивается у Толкиена в безупречно мифологических символах, воздействующих на сознание вопреки и помимо всякой логики и научного познания. Эпоха эльфов и Великих Колец уходит навсегда. Вот она была еще десять (двадцать, пятьдесят) страниц назад, такая живая, яркая, полная переживаний, надежд, обязательств, и вдруг – словно умерла потихоньку, сдулась, ушла сквозь песок. Спектакль сыгран и остался только на пленке и в воспоминаниях. Добро победило, и перипетии борьбы вместе с борцами и их страстями канули в вечность. Бедный Фродо жизнь положил на то, чтобы дотащить распроклятое кольцо до Огненной горы, и вот – ура, донес, уничтожил! И что ему теперь остается? Только отчалить на Заокраинный Запад, ибо он сыграл свою роль и его удел – стать героем песни о прошлом. Все, кто был с ним, и все, кто с ним не был, кто сидел себе в каком-нибудь Уводье, или пас табуны в Рохане, или распевал песни в Дольне – все подводят черту и начинают новую жизнь. Потому что прежняя умерла.

Мифология – она на то и мифология, чтобы повествовать о давно прошедшем. И Толкиен нисколько не скрывает, что он говорит об ушедших эпохах. Наоборот, он это подчеркивает, и чем ближе к концу, тем настойчивей. Воспоминания о временах еще более древних, о Нуменоре и королях, о славе Валаров и процветании Мории – это тот же пафос начала и конца, пафос перехода мира из одного качества в другое. Согласитесь – этот сюжет повторился в истории бесчисленное количество раз, и он повторяется в судьбе каждого человека так много раз, как только позволят обстоятельства. Еще вчера было вот так (цвели магнолии и любовь), а сегодня уже все совсем иначе (стираем пеленки и варим кашку). И, хотя мысль выглядит банальной, переживание, сопровождающее реальный процесс перехода из одного состояния (с которым сжился, сросся, и вот оно умирает на твоих глазах) в другое (незнакомое, пугающее, враждебное – ведь оно убило то, прежнее!) никогда не бывает легким и простым, переживание всегда грандиозно и опасно. Опасность его заключается в сопротивлении приходящему новому, в яростном нежелании отпустить то, что уходит. Человек попадает в замкнутый круг, затягивается в воронку собственных страхов, застревает в психологической ловушке. Кстати, фэны и перумовы – жертвы именно такой воронки, они вертятся в одном и том же, не понимая, что жизнь – это поток сюжетов, которые нужно отыграть и покинуть.

Толкиен-то в эту ловушку не попал – недаром он пространно и со смаком повествует о том, что было потом, кто, где и как жил и чем занимался по окончании достославной эпохи колец. Поэтому Толкиена нужно читать под Новый год – каждый год, с тем же постоянством, с которым в другую эпоху, тоже ушедшую навеки, мы смотрели "Иронию судьбы". Ибо Новый год – это момент, когда мифологический ритуал более чем уместен. Это как раз конец и начало, сменяющие друг друга, – если бесконечность дискретна, то мы присутствуем в точке разрыва, и кто его знает, срастется ли? Ужас и благоговение – вот что испытывали наши предки в такие минуты. У индейцев майя был специальный ритуал перелома эпох: несколько дней и ночей нельзя было зажигать огонь. Люди сидели во тьме, в молитвах и рыданиях, ожидая знамения с небес: наступит ли новый день или уже пришел конец света? Нечто подобное было у многих народов; реликтовый запрет на вздувание огня в сочельник сохранялся в Европе и в России вплоть до прошлого века. Сравните у Толкиена: тьма из Мордора скрыла землю, идет борьба за новый век и власть в нем; и кто бы ни победил – новая эпоха будет отличаться от старой по всем параметрам. И уже сейчас, в привычном и знакомом, лезет наружу что-то совершенно новое, что поначалу кажется враждебным и разрушительным, но в то же время и занимательным, и увлекательным: надо ведь и дальше чем-то жить, чем-то наполнять легкие, душу и сердце!

Два настроения Нового года – радость и грусть, причем оба настоящие, глубокие: веселимся и печалимся не бездумно, а всерьез. Кто как не Толкиен наиболее соответствует моменту, ведь такой настрой имеет вся его книга? Эзотерики советуют в течение семи дней до знаменательного боя курантов подводить итоги прожитого года, а в течение двенадцати первых дней января – строить планы на будущее, по дню на каждый будущий месяц. И в этом есть своя сермяжная правда: не все ж суетиться и спешить, надо когда-нибудь и дебет с кредитом свести – в плане личной судьбы, ясное дело. И потом еще подумать, зачем ты здесь, чего хочешь в жизни и почему не получаешь, а если получаешь, то чем за это расплачиваешься. Карма, поскольку продукт восточный, – дело тонкое и требует особой заботы и вдумчивого внимания.

Новогодняя, ностальгическая грусть (кто не испытывал этого чувства! – разве что толстокожие оптимисты) заменяет собой боль утраты и тоску об ушедшем, которое не вернется никогда. И не надо его возвращать! Пусть уходит – даже если оно заберет с собой волшебную мощь Великих Колец, а также талисманов и оберегов меньшего ранга. Впереди – новый поворот, и за ним – новые талисманы, уже сейчас набирающие силу. Поплакав о прошлом, надо обернуться на 180 градусов – и возрадоваться: грядет! Грядет следующая эпоха (год, век, тысячелетие), и она несет с собой... Здесь обычно говорят: новое счастье. Но счастье – редкий гость. И неожиданный: его нельзя включить в планы. Поэтому возрадуемся тому, что наверняка ожидается: новым трудам, заботам и переживаниям, новым обязательствам и страстям, новой яркой жизни, настоящей, полнокровной, увлекательной! Которая начнется, как только вспыхнет первый (бенгальский) огонь, как только хлопнет первая пробка от шампанского. С Новым годом, уважаемые читатели!