Контурная карта великой войны

ФОТО: drama-online.de

Сейчас никто не говорит: я пишу книгу, снимаю фильм или ставлю спектакль. Это вчерашний день. Эпоха искусства как-то незаметно завершилась, и началась эпоха проектов. Теперь вместо традиционного "прошла премьера спектакля" приходится говорить: состоялась российская презентация проекта "Русско-немецкий солдатский разговорник" - и приводить длинный список организаций, оказавших поддержку (среди них Театр.doc, институт Гете и Сенат города Берлина). Но сказать, дело нехитрое, а вот как следует относиться к сценическому проекту в посттеатральное время - вопрос, неожиданно материализовавшийся прямо из воздуха.

Идея создания "Русско-немецкого солдатского разговорника" принадлежит Елене Харламовой и Аглае Романовской, которая и стала режиссером спектакля. Ее документальная постановка, основанная на интервью с женщинами, находящимися в тюремном заключении, идет в Театре.doc. Где же можно будет увидеть нынешний проект, недавно показанный в Берлине, пока не известно. В ближайшее время - на Малой сцене петербургского театра-фестиваля "Балтийский дом", а потом, вероятно, на всевозможных фестивалях. Допускаю, что он даже получит премии. Ведь тема повседневности войны считается не исторической, а остросоциальной, а формально-пластические принципы построения спектакля попадают в разряд перспективных театральных экспериментов. Но, рожденный как проект, "Разговорник" так и не стал шедевром.

В нем слишком много сделанного. Не придуманного, открытого, угаданного, а честно собранного из лабораторных шаблонов. Пустая, болезненно обнаженная сцена. Освобожденное от эмоций интонирование. Трое юношей и три девушки попарно или все вместе разыгрывают обрывки каких-то историй, произошедших во время или сразу после Второй мировой войны. Например, о том, как русский солдат остался у немецкой девушки. Или о том, как немки шьют американский флаг. Так и не вспомнив, сколько там звездочек, они решают спороть с нацистского полотнища свастику и приклеить на это место серп и молот из детского желтого платьица. Или о том, как немец, вернувшийся невредимым с войны, не может найти со своей женой общий язык. Сюжеты имеют свою документальную основу: дневники 23-летнего украинского офицера Владимира Гельфанда и неизвестной 30-летней жительницы Берлина.

Каждый диалог обязательно сопровождается странными телодвижениями, назначение которых не всегда удается прояснить. Когда влюбленные представители двух воюющих народов меняются обувью и одеждой (Ева Янковски и Илья Плетнер), это еще понятно и даже как-то оживляет действие. Когда на заднем плане монотонно и условно дерутся мужчины, вскидывая и опуская руки (Илья Плетнер и Федор Степанов), это тоже, в общем-то, можно считать военной аллегорией. Но когда актеры вдруг ни с того ни с сего начинают многозначительно оседать на пол, пролезать под стульями и извиваться вокруг друг друга, тут уже не знаешь, что и думать. То есть ясно, что персонажам как-то нехорошо, но что именно они чувствуют, чего боятся и о чем мечтают - не понятно, несмотря на то что слов со сцены произносится очень много, может быть, даже слишком.

Зрители заходят в зал, уже наполненный гулом. Актеры шепчут на русском и немецком языках отрывочные фразы, кажущиеся поначалу полной бессмыслицей. Всевозможные "здравствуйте", "чего вы хотите", "я не понимаю", "вам чай или кофе", "имеются ли парашютные части" и "где ваш правый фланг" еще не раз появятся во время спектакля. Это точные цитаты из двух солдатских словарей: немецко-русский был выпущен для нужд вермахта в 1941 году, а русско-немецкий издали для Советской армии на несколько лет позже. Собственно, тема "язык мой - враг мой", тема трагического несовпадения языка и его носителя, чужеродности слова и сердца, что ни говори, благодатная. Великий абсурдист Эжен Ионеско когда-то специализировался именно на ней, заметив, что языковые конструкции в учебниках и разговорниках не имеют ничего общего с реальной человеческой жизнью и живым человеческим разговором. В спектакле же красивая идея о "встрече двух миров, двух тел, двух языков" теряет какую бы то ни было определенность: "Тишина. У нас есть фигуры - трое женщин и трое мужчин. Кто-то из них немец, кто-то - русский. Фигуры действуют в пространстве, в котором все смещено, перепутано, перевернуто".

Драма, разворачивающаяся в спектакле, действительно языковая. Но вовсе не та, которую задумывала режиссер. Слова, большинство из которых не выдумано, не выпрыгнуло из бумажного мира, а выжато из мира любви и смерти, перестали свидетельствовать. Они слишком "отдают малокровием" и напоминают тени. Ни одна история не трогает по-настоящему, а война, появляющаяся в спектакле, похожа пусть не на главу в учебнике, но на вырванную страницу из контурной карты. Впрочем, для любого проекта главное - четкая формулировка концепции, чего, конечно, у "Русско-немецкого солдатского разговорника" не отнимешь. И чтоб раздаточного материала на всех хватило. Но вроде и с этим проблем нет.