Политический постмодернизм

Размытость идеологического поля объясняется не только спецификой постсоветского пространства, но объективными мировыми процессами, провоцирующими пересмотр всей идеологической семантики




Подведя итоги прошедших месяц назад региональных выборов, российские партии вплотную занялись подготовкой к декабрьским выборам в Госдуму. Видимое невооруженным глазом оживление наблюдается на крайних флангах, лидеры которых предпринимают поистине героические усилия, чтобы оставаться в центре внимания. Протестные акции, организуемые "Другой Россией" и группирующимися вокруг нее право-либеральными политиками в тандеме с оголтелыми левыми организациями, проходят практически каждую неделю.

Очевидной целью подобных выступлений является заострение вполне реальных социальных противоречий, предъявление обществу консолидированного списка "злодеяний" нынешней власти и формирование мощного пула "всенародного протеста", который при необходимости может быть использован для раскачивания ситуации. Подобная схема использовалась в Тбилиси осенью 2003-го, в Киеве в ноябре - декабре 2004-го и в Бишкеке весной 2005 года. Новая украинская смута и очередной виток проблем со вступлением в ВТО только подтверждают актуальность подобного сценария. Что касается возможности его реализации, то тут главную роль играют не сами проблемы, которых хватает в любой стране, и не рвение тех, кто сознательно спекулирует на недовольстве властью, а способность патриотических элит консолидировать общество, обозначив идеологию его позитивной, а не деструктивной консолидации. Ведь, если оставить за скобками разговоры о проплаченности киевского Майдана, становится очевидно, что противоестественное в идеологическом плане единство украинских националистов, фанатов "славянского братства", отпетых западников и умеренных демократов было обусловлено двумя основными факторами: недовольством властью и размытостью идеологического поля.

Аналогичная размытость наблюдается и в России. Но объясняется это вовсе не только спецификой постсоветского пространства или особой "ущербностью" российского общества, как это полагают наши западники, а объективными мировыми процессами, провоцирующими пересмотр всей идеологической семантики. Сегодня уже трудно с определенностью сказать, какой именно смысл вкладывается в такие слова, как "либерализм", "социал-демократия" или "консерватизм". И уж тем более невозможно выстроить на базе этих некогда фундаментальных понятий жизнеспособный партийный проект.

Старым, обремененным традициями демократиям пока еще удается поддерживать относительную работоспособность устаревающих клише. Что касается постперестроечных обществ, и в первую очередь России, то они оказались вынуждены одновременно решать две конфликтующие между собой задачи. С одной стороны, вроде бы нужно соответствовать традициям цивилизованного мира - то есть работать с обессмысливающимися в новом контексте понятиями. С другой - "догонять" реально идущие процессы, отвечать на вызовы новой повестки дня, формируемой "реализмом действительной жизни".

До последнего времени российской власти худо-бедно удавалось модерировать эти процессы. Даже "потрясшие" наблюдателей итоги парламентских выборов 1993 г. в ретроспективе выглядят как вполне приемлемое, компромиссное решение взрывоопасных проблем. Победа ЛДПР, фактически сыгравшей роль "третьей силы" и громоотвода, и совокупные 15% "Женщин России" и "Партии российского единства и согласия" позволили сформировать в Госдуме некое подобие "октябристского маятника".

В ходе кампании 1995 г. был отработан механизм перераспределения голосов путем "размножения" партий и блоков: в избирательном бюллетене фигурировали 43 организации. В результате четырех прошедших в Госдуму партии поделили между собой почти половину (47,59%) мандатов, оставшихся на долю проигравших. Проект КРО дал возможность контролировать ситуацию вокруг партии "Наш дом - Россия", то есть не допустить ни ее полного провала, ни чрезмерного усиления Черномырдина и вывести на политическую сцену Александра Лебедя. Однако фигура генерала и успех КПРФ стали в дальнейшем не только главными "фишками" президентский кампании-96, но и источниками новых проблем.

В 1999 г. была предпринята успешная попытка формирования более-менее дееспособной партии власти ("Единство" уступило КПРФ менее 1%), подпираемой на правом фланге связанным с властью Союзом правых сил. Последующее объединение "Единства" с ОВР создало возможность для нормальной работы Госдумы. В 2003 г. роль "третьей силы", ударившей по КПРФ, ЛДПР и даже, как это ни парадоксально, по СПС и "Яблоку", сыграла "Родина".

Пока есть все основания полагать, что аналогичные, с точностью до названий партий и имен лидеров, схемы будут использованы и в уже фактически начинающейся парламентской кампании 2007 года. Об этом, в частности, свидетельствует определенный успех "Справедливой России" на мартовских выборах в регионах и оживленная игра вокруг мелких партий, перегруппировка которых позволяет формировать пирамиду, состоящую из многочисленных фрагментарных "противовесов".

Все эти усилия властных стратегов и политтехнологов, столь яростно и зачастую несправедливо обвиняемых во всех смертных грехах, нацелены на снятия напряжений в обществе и балансировке элитных противоречий. То есть на поддержание стабильности, без которой невозможно говорить ни о каком развитии. И потому этим стратегам и политтехнологам вроде бы нужно сказать "спасибо": хотя бы за то, что они стараются считывать общественные настроения и формирующиеся на этой основе политические идеологемы, которые вполне устойчиво закрепились в общественном сознании.

Первый - "антинародного либерализма нам не нужно" - оформился в самом начале 1990-х как реакция на начало реформ и готовность либералов гнуть свою линию любой ценой. В ходе выборов 1993 г. устойчивость этого тренда продемонстрировало фактическое поражение "Выбора России" (15,51%), проигравшего ЛДПР (22,92%).

Второй - это демократия, понятая в конце 1980-х как инструмент обеспечения равенства граждан, как альтернатива советской партийно-бюрократической системе, прикрывавшейся коммунистической идеологией. Эта ситуация была блестяще отыграна в ходе президентских выборов 1996 года. Тогда обществу было навязано представление, что президентом может стать только "самый крутой демократ", и все политики, включая Зюганова, с воодушевлением играли именно на демократическом поле.

Третий - патриотизм, ставший реакцией на национальное унижение и эффективно эксплуатировавшийся в 1990-е годы КПРФ и Народно-патриотическим союзом. Во время бомбардировок Югославии в марте 1999 г. патриотизм превратился в идеологическую доминанту. А ровно через год президентом стал "самый крутой патриот", взявший на себя ответственность за вторую чеченскую кампанию, с первых дней поставивший вопрос о наведении порядка в армии. Для тех, кто не понял, было озвучено обещание "мочить террористов в сортире".

Четвертый - смесь примитивного национализма и "национальной гордости великороссов". Этот тренд сформировался как ответ на безумную миграционную политику. Вторым, менее осознанным, но не менее существенным фактором стал протест против глобализации, использующей толерантность в качестве инструмента унижения "отсталых народов". Этот тренд, как уже упоминалось, был использован во время последних парламентских выборов, когда только что созданная "Родина" заняла четвертое место, оттянув часть голосов у КПРФ и ЛДПР.

И пятый - требование справедливости в ее традиционном понимании как симптом разочарования в экономической, культурной и социальной политике, проводимой государством. Требование справедливости, озвучивавшееся левыми политиками с начала 1990-х, стало доминантой с начала 2005 года, во время митингов пенсионеров, протестовавших против монетаризации. Сегодня этот тренд активно осваивается как околовластными политиками из партии Сергея Миронова "Справедливая Росси", так и радикалами из правого и левого лагеря.

Интересно, что все эти массовые тренды несут скорее эмоциональную, нежели рациональную нагрузку. Бросается в глаза, что среди доминирующих идеологем не фигурируют запросы на конкуренцию, либерализацию рынка, вхождение в мировое сообщество или культурную интеграцию, постоянно озвучиваемые представителями власти и "среднего класса". Между тем ответственная политика не может строиться на популизме, и потому серьезные политические силы, претендующие на участие в работе парламента, не имеют права следовать в фарватере "мнения народного", но и не прислушиваться к нему не могут. Результатом компромисса между прагматическими представлениями о том, что следует делать, и готовностью разделить эмоции граждан стала чудовищная эклектика партийных лозунгов, которую еще более усугубляет мутация фундаментальных ценностей западной демократии.

В итоге мы имеем смысловой хаос, в котором понятию "демократия", понимаемому как процедура, противопоставляется не авторитаризм, а требование равенства. В том числе и равенства возможностей, которое является одной из традиционных либеральных ценностей. В свою очередь, либерализм является в сегодняшнем смысловом поле синонимом "разграбления государства", продажи интересов России, унижения и вымирания значительной части населения, то есть несовместим ни с патриотизмом, ни с понятием элементарной справедливости. Традиционная реперная система, главными тезами которой являются свобода личности, свобода предпринимательства, равенство всех перед законом, культурное разнообразие и толерантность, обеспечиваемые сильным государством, уже не работает. Она сбоит не только в России, но и в развитых западных обществах, также разъедаемых коррозией коррупции, социального неравенства и навязываемой регионализации.

Исчерпанность старых идеологем приводит к тому, что партии, старающиеся четко позиционировать себя по отношению к стандартному право-левому политическому спектру, терпят поражение, как СПС или "Яблоко". Более беспринципные лидеры, вроде Жириновского, начинают шарахаться из стороны в сторону и полностью теряют лицо. К аналогичному эффекту приводит и стремление удовлетворить все запросы общества разом: наполнив информационное поле большим количеством разнообразных характеристик, партия (сегодня это особенно актуально применительно к "Единой России") оказывается одновременно правой и левой, либеральной и социальной, национальной и толерантной, то есть совершенно никакой.

Налицо своеобразный политический постмодернизм, доведенный уже до полного семантического абсурда за счет противоестественного союза правых и левых радикалов. Тем не менее нельзя не признать, что семантический хаос может стать питательной средой для вычленения из него принципиально иных идеологических трендов, более адекватно отражавших современное положение дел и переводивших чувственные и ментальные запросы общества на язык рациональных выкладок. Нечто подобное было сделано Владиславом Сурковым, который ввел в обиход термин "суверенная демократия", объединив запрос на сильное государство, патриотизм и равенство граждан с опороченным словом "демократия" и тем самым вернул в оборот представление о демократии как о политической процедуре.

Теперь на повестке дня аналогичная работа с такими понятиями, как "национальное самосознание" (требующее переосмысления к контексте по-новому прочитанной толерантности", "справедливость" (расшифрованная как согласие на общую для всех мораль и действительное равенство перед законом). Так, глядишь, дело дойдет и до либерализма, "человеческое лицо" которого может и должно проступить в виде свободы выбора своего пути, что напрямую связано с расшатыванием мифа о безусловном преимуществе западных ценностей.

Будет очень обидно, если, сосредоточившись на проблемах собственности и влияния или заигравшись в технологии, наши элиты упустят свой шанс и отдадут право на расшифровку новых смыслов авантюристам от политики, стремящимся загнать Россию на Майдан.

Как соловей майской ночью: обнародована запись вокала Успенской без фонограммы

В Москве прошел мемориальный "Музыкальный марафон поддержки от звезд "Русского Радио". Он призван поддержать и тех, кого коснулись страшные события 22 марта в "Крокус Сити Холле", и всех жителей страны, вселить в них веру. Любовь Успенская исполнила на марафоне два хита

Выбор читателей